Там, где нас нет. Время Оно. Кого за смертью посыл - Страница 3

Доступ к книге ограничен фрагменом по требованию правообладателя.

«Поделом», – шептались иные, а многие боялись, что детина вызовет на бой именно его. А если не выберет, стерпит, то из дружинников пойдет прямо в позорные подметалы…

Княгиня тоже улыбалась. На случай, если богатырь проглотит оскорбление и воспользуется ложкой, она ее три дня вымачивала в яде семибатюшной гадюки.

Жихарь неуклюже поднялся с лавки на своем дальнем конце. У него еще борода как следует не выросла. Детина взял ложку двумя пальцами и оглядел самым внимательным образом. Потом наклонился и достал из–за голенища другую ложку – тяжелую, золотую, почти с ковшик – и показал ее всему собранию, подняв за стебель. По стеблю вились причудливые узоры, на черпале были вырезаны колдовские руны. Принадлежать сопляку такая чудесная ложка не могла, наверняка где–нибудь взял в бою, а скорее всего – украл, но не то беда, что украл, а то, что осмелился не подарить владыке своему.

– Вот чем добрые–то люди хлебают! – провозгласил Жихарь. Князь рассмотрел золотую ложку и позеленел, как его изумруд: ложка была побогаче княжеской, да Жупел и не поднял бы такую. – А деревянной – сам жри! – крикнул Жихарь и метнул липовое орудие через весь стол.

Стол был, конечно, не три версты. Легкая ложка не пролетела бы такую долгую меру. А тут Жихаревых сил хватило в самый раз.

Ядовитая деревяшка, гудя и завывая в воздухе, пролетела над братинами с вином, над жареными лебедями и печеными поросятами, над могучими осетрами и палевой стерлядью, над горами черной икры, над заморскими бананами и родной квашеной капустой, над великанскими пышными пирогами двадцати двух видов и родов, над мисками с моченой брусникой, над редькою в меду, над варенными в пиве раками, над студнем говяжьим, над студнем свиным, над студнем куриным (длинный, длинный был стол, чего уж там!), над жареной бараниной с гречневой кашей, над карасями в сметане, над отварными телячьими ножками, над гусями, затаившими в себе яблоки, над киселем из пареной калины, над стогами зеленого лука, над печатными пряниками, над кашей из сладкого сорочинского пшена, над солеными огурцами, чей рассол дожидался завтрашнего утра, над щами, борщами и ухой, над вареными языками, над томленой печенкой…

Но тут стол все–таки кончился и начался грозный князь Жупел Кипучая Сера.

Летящий снаряд угодил ему черпалом прямо в лоб.

Эх, зря пожалел богатырь метнуть золотую ложку, та наверняка сумела бы развалить Жупелу голову, а дружинники хвастались бы потом, что на столе у них сегодня были княжьи мозги.

Лоб у князя был хоть и невысокий, но очень твердый, и липа не сдюжила, раскололась как раз на две половинки. Обе они были немедленно похищены на память ближайшими сподвижниками Жупела. Князь в это время потерял сознание.

Жихарь недобро оглядел приостановившийся пир, сел обратно на лавку и в наступившей тишине принялся золотой ложкой шумно хлебать тройную уху.

Первыми, на свою голову, опомнились особые ненавистники Жихаря – Заломай и Завид. Они вскочили и затеяли крутить товарищу руки, причем Завид больше старался насчет золотой диковины. Зато ему и досталось больше, чем напарнику: улетел без памяти в угол и пропустил всю гулянку.

К чести дружины надо сказать, что большая и лучшая ее часть в пленении преступника пока не участвовала, но желающих все равно хватило. Щедро обливаясь кровью и метко плюясь друг в друга выбитыми зубами, верные соратники все же совладали свалить Жихаря под лавку и этой же самой лавкой придавить к полу. Сверху на лавку уселись человек пятнадцать, и на рожах их тотчас же выразилась законная гордость.

Жихарь чуть полежал, собрался с силами, подтянул ладони к груди и выжал над собой лавку со всеми устроившимися. Потом подтянул и ноги (драгоценная ложка была уже за голенищем), страшно крякнул и, напрягая спину, вскочил, продолжая удерживать лавку. Мало того, он вытолкнул ее над головой и стал, перелагая из руки в руку, раскручивать. Как заведено по законам природы, сперва полетели крайние, а потом и все остальные. Двое последних устремились вместе с лавкой над застольем в сторону все того же князя, но не долетели, грохнулись, поломав и столешницу, и не уберегшегося жареного осетра.

Князь очнулся и встал. Его и без того лишаистое лицо все пошло красными пятнами – то ли от гнева и стыда, то ли от яда, пропитавшего липовую ложку.

Снова залегла тишина.

– Кто сказал «позор Многоборья»? – прошипел Жупел.

Вслух, конечно, никто этого не говорил, но, когда много людей думают враз одно и то же, получается все равно что вслух.

– Взять его! – пожелал князь.

Виновато и злобно косясь друг на друга, еще несколько дружинников бросились к оскорбителю, среди них и старший похабник князя Фуфлей. На полу вышел целый курган из тел или, вернее сказать, вулкан, потому что из вершины внезапно взметнулась золотисто–рыжая голова Жихаря.

– Ты смотри – сироту всякий норовит обидеть! – невнятно пожалобился он неизвестно кому и снова скрылся, предварительно выплюнув на пол чье–то неосторожное ухо.

Княгиня Апсурда, трепеща, надзирала за схваткой и указывала, по каким местам следует бить поганца. Князь Жупел с великим сожалением гладил треснувший изумруд.

Только старый мудрый варяг Нурдаль Кожаный Мешок никуда не лез, а молчком сгребал все со стола в припасенный как раз для такого случая кожаный мешок.

Ломти осетрины летели туда заодно со ржаными ковригами и заливались калиновым киселем: суровый воин Севера не без оснований полагал, что в брюхе им все равно суждено соединиться. На застольный грабеж никто не обращал внимания.